– А-а!.. – весело отозвалась девушка, обращаясь к чаушиару, наиболее заметному среди хозарских гостей. – Так это вы привезли мне такие чудесные дары?

– О княжна! – еще ниже склонился хозарин, прикладывая руку к сердцу. – Стоят ли они благодарности. Каган…

– Нет, нет! – перебила Черная. – Я очень благодарна вам, такого богатства и за морем не сыщешь.

– Пресветлая княжна, – поспешно сказал чаушиар, – дары эти от самого кагана.

– Правда? – удивилась девушка. – А я подумала, вы заморские гости. У нас были когда-то арабы, дивные товары навезли. Не побываете ли у нас снова проездом из Итиля?

Я просила бы привезти мне…

Чаушиар внезапно опустился на одно колено и, опираясь рукой на кривую хозарскую саблю, склонил голову.

– И я и все мои спутники к твоим услугам, княжна. Великий повелитель наш, каган могущественной Хозарии, не пожалеет для тебя, о чудо неба, своих неисчислимых богатств!

– Нет, нет, – кротко улыбнулась Черная. – Не богатства нужны мне. Если путь ваш будет лежать через Чернигов, а сердце не растеряет благосклонности к нам, пусть привезет мне почтенный гость куклу арабской работы.

Чаушиар пристально взглянул на девушку, не понимая, смеется она над ним или вправду у нее такая прихоть.

А княжна будто не замечала этого. Она приблизилась к хозарину, который уже поднялся на ноги, и тихо проговорила, глядя на него:

– Я так люблю иногда поиграть с куклами, но их, к большой моей печали, осталось только три: наилучшую, что привезли когда-то арабы, разбил непоседливый наш Мурка, и теперь…

Князь давно уже понял: дочь почти открыто насмехается над хозарами. Это опасно. И не сдержался.

– Доченька, – оборвал он ее на слове, – настало время забыть про куклы, про детские игры. Великий каган прислал к тебе своих сватов.

Черная уставилась на отца широко раскрытыми глазами: зачем помешал ей? Зачем испортил так удачно начатую игру? Что это? Сговор против нее?

Поискала глазами Славяту, но витязя в зале не было. Глянула снова на отца, тот отвел глаза в сторону.

«Так вот оно что! Заманили, значит! – пронзила ее страшная мысль. – Коварством, ложью заманили!» С трудом сдержалась Черная, не выдала свой гнев.

– Каких сватов? Зачем? – еще раз прикинулась она ребенком.

– Таких же, как князь древлянский присылал, как вятичи, – громко ответил Черный и убил тем последнюю надежду и веру дочери в него. – Ты у меня одна, – добавил он дрожащим от волнения голосом, – принуждать тебя не буду. Но, как отец, скажу: лучшего мужа тебе не желаю. Каган – повелитель великой державы, по всем землям гремит его слава. Да и любит он тебя. – Князь помолчал, затем поднял на Черную глаза и добавил: – Подумай, доченька, и скажи сватам свое слово. Мы все, и я, и чаушиар, ждем здесь твоего ответа.

Слова эти будто ядовитые капли падали в душу девушки, наполняя ее отчаянием и горечью.

– Отцу не терпится, – сказала она сквозь слезы. – Торопится вытолкнуть меня замуж!

– Что ты, доченька! – искренне возразил Черный. – Понуждать, говорю, не стану. Но, как отец, советую…

– Довольно! – вдруг грубо оборвала она князя. – Ответ готов: Черная не желает быть женой кагана. И никогда ею не будет!

– Но почему? – воскликнул один из сватов. Девушка обернулась. Суровая, бесстрашная, смотрела она на хозар.

– Потому что достойна лучшего мужа! – гордо подняла она голову. – А каган ваш – чужак. Всем нам. И мне.

Дерзость надменной княжны, презрение к их повелителю ошеломили и потрясли хозар. Растерянно глядя на Черную, они не сразу нашлись, что ответить.

Молчание нарушил князь.

– Безумная! – закричал он. – Как смеешь поносить великого кагана, друга нашего!

– Смею! Лучше утопиться в Десне, чем быть женой ненавистного старца. Я не раба! Меня не заставят покориться!

– Заставят! – опомнившись, крикнул чаушиар. – Каган имеет на тебя права! Не хочешь быть ему женой, будешь рабыней!

– Вот как! – крикнула княжна. – А ну убирайтесь прочь! – грозно повела она очами. – Пока здесь я госпожа! Вон отсюда!

Хозары схватились за сабли, зло глядя на князя: что же это такое? В самом деле гонят их, сватов кагана, или только почудилось им такое поношенье?

Разгневанный князь вскочил с места.

– Эй, отроки! – крикнул он. – Заприте княжну в терем! И не выпускайте, пока не одумается! Я проучу тебя, дерзкая! – погрозил он дочери.

А когда она вышла, повернулся к хозарам и виновато развел руками: что, мол, поделаешь, ребенок она еще…

VIII. НА БОГА НАДЕЙСЯ, А САМ НЕ ПЛОШАЙ

Терем княжны Черной стоял посредине детинца [23] , возвышаясь над окрестностями, обнесенный высокой стеной в междуречье Десны, Белоуса и Стрижня. Верхняя часть его достигала вершин развесистых дубов, которые, по словам стариков огнищан, взрастила и взлелеяла прабабушка княжны, так же влюбленная в зеленую рощу и цветы, как сейчас ее правнучка Черная. Чего только не навидались эти кудрявые великаны дубы на долгом своем веку! И как глубоко вошли их корни в землю древнего Чернигова! Было у них свое детство, длинное, как век человека, посадившего их под окнами. Затем пришла юность. Люди рождались и умирали. На смену одному поколению приходило другое, на смену второму – третье… А дубы все поднимались и поднимались, становились все выше, набирались силы. Наступила пора возмужания, а они все растут, растут вверх и вширь, и все глубже и глубже в землю уходят могучие корни. И жизнь их длится долгие века…

Сквозь густые ветви под окнами любила когда-то княгиня смотреть на выемку между Болдиными горами и крепостным валом, вдоль широкого плеса Десны. Подолгу глядела, как играют на солнце ее быстрые волны, как темнеют и пенятся на реке грозово-бурные шквалы, как укрывают ее вечерние сумерки. Все тянуло княгиню к Десне, словно знала, что погибнет в тех водах, что не люди, а волны бурные закроют ей глаза, приютом вечным станет речное дно.

Княжна вспоминает всегда приветливое лицо матери, и чувствует, как тяжелый удушливый ком подступает к горлу.

– Мама, мамушка моя, – шепчет Черная, – зачем ушли вы от меня так рано? – и дает волю слезам.

И видится ей печальное лицо матери, глаза ее, полные ласки и жалости, и губы, шепчущие что-то непонятное, грустное, отчего так нестерпимо больно становится сердцу.

– Ах, не нужно было, матушка, купаться на быстрине, – плачет Черная, – были бы здесь, рядом со мной, не дали бы в обиду дочь свою. И сердцем и разумом защитили бы меня.

Она подумала об отце и вытерла слезы. Ему-то что? Только и забот – про славу да богатство. Ради этого он и дочь родную утопить готов. Как же, выгодно: каган – тесть, хоэары – союзники, а там, гляди, и дружину позволят увеличить. А что дочь сохнуть будет на чужбине с нелюбом, то ему все равно…

На лестнице послышались шаги. Засуетились нянька и слуги за дверью. Черная поняла: отец пришел.

– Ты не спишь, дитятко? – спросила старуха, просунув в приоткрытую дверь седую голову.

– Кто там? – спросила княжна.

– Князь хочет тебя видеть, сейчас пожалует сюда.

– Скажи князю, что я больна.

Нянька растерянно потопталась у двери.

– Не нужно ли чего, голубушка моя?

– Ничего не нужно! Иди отсюда! – строго приказала княжна, повернув к няньке заплаканное лицо. – Я больна и не хочу разговаривать с князем.

Отодвинув рукой испуганную няньку, вошел Черный.

– Не понимаешь ты меня, доченька, да еще и гневаешься, – тихо сказал он, садясь около кровати.

Но девушка не отозвалась, молча лежала, отвернувшись к стене. Плечи ее вздрагивали.

Князь повернул ее к себе.

– Ты плачешь? – горестно воскликнул он.

– Теперь уж не смеяться мне больше никогда, – ответила Черная.

Вдруг она поднялась, села на кровати, гневно посмотрела отцу в глаза.

– Да что ты, доченька!

– Нет у вас дочери! Вы продали ее хозарам. Вслед за матерью гоните меня?